Глухарь

Черный веер хвоста,
дуг надбровных рубины,
по бокам, словно латы,
два сильных крыла,
когти как у орла,
клюв почти ястребиный —
мать-природа ему все с избытком дала.
Научила негромкой, но трепетной речи…
И могучим
сумел он себя осознать!
И остался навеки на диво беспечен:
кто там, что там внизу —
наплевать, наплевать!..
Стают снеги в лесу, устоится погода,
он, доверяясь привычной ему высоте,
древний “стих”
основателя, может быть, рода
бормотать начинает еще в темноте:
“Тэк-тэк-тэк!” Запрокинуто жаркое горло,
черный веер распахнут во всю ширину,
и расстегнуты латы, и выгнута гордо
грудь
в ревнивую, в чуткую ту тишину.
“Тэк-тэк-тэк!…” Пусть расколется небо и треснет
под сосною земля! Для него до поры
в мире нет ничего,
кроме собственной песни
и томительной этой любовной игры.
Но на деле — ах, столько веков миновало! —
в мир давно уж на смену бесшумной стреле
громовые, литые пришли самопалы —
сто смертей, коль без промаха,
в каждом стволе!
Ну а он все поет…
Он, как прежде, бормочет
“стих” свой древний —
и слеп в это время, и глух.
И шаги отмеряет к нему между кочек
смерть…
И носятся в воздухе перья да пух,
где упал он. Краснеет брусничинкой спелой
в клюве капелька крови… Бледнеет заря.
Не ошибся счастливый охотник прицелом,
очень точно направил смертельный заряд!
Подошел: “Ух, красавец!” — и поднял,
помешкав.
Крылья — в стороны сразу: “Не птица,
а царь!”
И качнув головою, добавил с усмешкой:
“Но глухарь!
Удивительный просто глухарь!”